Жулики - Страница 1

К оглавлению

1

Борис Андреевич Пильняк (Вогау)

ЖУЛИКИ

Рассказ

Письмо и повестка пришли одновременно, привезли их вечером.- Пусть прошло семь лет с того июльского дня, когда в селе,- в сенокосном удушье они, она и он ходили в церковь венчаться и поп все посматривал в окно - не пойдет ли дождь, не опоздать бы ворошить сено - тогда он настаивал на церкви, и она, стоя под венцом, всё хотела собрать мысли и перевспомнить всю свою жизнь - и не могла, следила за батюшкой и за тучей на горизонте: и, правда, пошел дождик, и батюшка из церкви побежал в поле копнить...- пусть прошло семь лет, пусть сейчас вечер: не могли не поникнуть и руки, и голова и вся она,- именно потому, что время идет, время уносит ничего не вернешь, все проходит. У женщины в тридцать семь любовь, многое - позади; у мужчин в тридцать семь только разве замедлились чуть-чуть движенья дней и вечеров.

Решить надо было б правильно и просто - так, что письма и повестки из суда, где стоит казенное слово "ответчица", не было: - все кончено без судов, кончено временем, и его правом сильного, и ее гордостью,- и надо было бы вновь взять ведро и пойти к колодцу за водой, и полить рассаду (огромная радость сеять в земле и видеть, как возрастает тобою посаженное!): - заспешила, вспомнила, какие тряпки в чемодане надо отобрать, что взять с собою...- пусть стрижи за окном летают, обжигают воздух так же, как каждую весну: все - пусть!

Что же, у нее есть труд, у нее есть труд впереди, есть заботы, у нее будут вечера,- надо жить: надо жить!

Сторож Иван,- он же кучер, он же дворник, он же: - ну, как каждый день не ругать его, когда ему говоришь про Фому, а он отвечает Ерёмой?! Он сказал, что пароход проходит теперь на заре, надо выехать с полночи. И в полночь Иван потащил по грязям на телеге - полями, просторами, непокойным рассветным ветром; рассвет отгорел всем земным благословением; а на берегу узналось, что пароход будет только к вечеру: Иван покряхтел, помотал головой, и уверив, что скотине дома никто без него толком не задаст, уехал обратно. На воде, у берега стояла мертвая конторка, на горе прилепилась изба. На пороге избы сидела баба. Бессонная ночь вязала движенья и нельзя было додумывать мыслей.

Баба от избы покликала, сели рядом, на пороге.

- Вы, что же, сторожами здесь живете?

- Муж мой лесным сторожем служит. Сами мы дальние. Детей у меня четверо, четыре сына.

И так и запомнился этот день - пустой, с пустой конторкой, с избой над рекою,- и со счастливой женщиной. К полдням все уже зналось,- что эта баба счастлива, что она и ее муж хохлы (так сказала она), киевляне,- что муж ее тихий и добрый человек, двадцать лет служил у немца-колониста, и немец любил его за доброту (немец иной раз и бивал мужа, но муж был добрый, незлобивый,не сердился, а немец любил: даже корову собственную разрешал держать),- что на Украине у нее дочь, замуж вышла, детей народила, внучат; старший сын ее теперь тоже лесником служит, женился было, да неудачную жену себе взял, все с другими мужиками бегает,- собирался было разводиться, пошли в волость расписываться, но в волости затребовали рубль шесть гривен:- так и не развелись, денег жалко; остальные три сына при отце живут, один комсомолец,- а жалования муж получает, слава богу, восемь рублей на своих харчах. Была эта баба морщиниста, как старый гриб, ходила в красном платке, и была, была счастливой безмерно, всем на этом свете довольной: комсомолец, сын ее, теперь ходил на раскопки,- рыли курган, вырывали гроба из веков,- платили ему тридцать копеек в день, дуром валились деньги,- и нельзя было исчерпать бабиного счастья. В избушке на горе было по-малороссийски чисто, выбелено известью,- от русской печи сидеть там было душно и мухи донимали: сидели все время на пороге. Приходили в заполдни муж и сыновья, обедали, посадили и гостью за стол, ели из общей миски щи из свежей крапивы; мужчины были молчаливы, поели, покрестились и легли в тени у дома спать; и гостью отвели спать - в сарай на сено; разбудили к чаю: самовара не было, кипятили воду на костре, у костра и попили чаю; отец взял винтовку, пошел в лес, сыновья пошли по своим делам; и опять старуха говорила в счастье, о том, что муж незлобивый, ему и в морду можно дать. Послеобеденный сон скомкал время, баба говорила тихо и внимательно, и казалось, что изба эта, и эта баба, и ее дела, и сыновья, и муж - известны с испокон веков, и не было сил - хотя бы внутренне бунтовать против этого бабиного счастья: все было все равно.

И в этом безразличии отсвистел пароход, потащил мимо сумеречных берегов, в соловьином крике, в плеске воды под колесами. И безразлично прошел уездный городишко в пыли, где надо было пересаживаться с парохода на поезд. На минуту странным показалось наутро, что вчера поля и деревья были зелены, а нынче здесь, где мчал поезд, было еще серо. И вечером была Москва. Ничто не заметилось.

И новой ночью в номере на Тверской опять логически ясной стала нелепость приезда: были, любили, разошлись, ей никак не нужна выпись из постановления суда о том, что - "такой-то районный суд слушал и постановил" - быть ей свободной от прежних морозов и зацветать для новой любви,- новой любви у нее не было; новая любовь была у него,- но и о ней она ничего не знала, ибо его не было около нее вот уже три года. Что ей? - что же, она агроном, она горда!..и она горько плакала этой ночью, первый раз за эти дни.

В суд надо было явиться в 11, и она пришла без пяти одиннадцать. Он встретил ее в дверях, пошел навстречу, улыбнулся дружески, сказал:

- А я думал, что ты не придешь, стоило по пустякам тащиться, я бы прислал тебе выпись...- и замялся, и сказал, о чем писал уже в письме: - мне неприятно было посылать тебе повестку, это глупое слово "ответчица", словно ты подсудимая. Ну, как поживаешь, как дела?

1